Загрохотали армейские ботинки – патруль покидал помещение бара.

Усилием воли Вольф сдержал в себе дрожь облегчения. Он нарочито уверенно поднял свой стакан и произнес:

– Ваше здоровье.

Они выпили. Смит спросил:

– Вы знаете все в Каире. Чем здесь можно заняться, кроме выпивки в «Шепарде»?

Вольф сделал вид, что вопрос его озадачил.

– Вы видели танец живота?

Смит фыркнул с отвращением:

– Видел один раз. Какая-то жирная телка крутила задом.

– А-а, тогда вам стоит посмотреть, как это выглядит на самом деле.

– Неужели?

– Настоящий танец живота – это самая возбуждающая картина из всех, которые вам приходилось наблюдать.

В глазах Смита зажегся странный огонек.

– Ну да!

Вольф мысленно сказал: «Майор Смит, вы тот человек, который мне нужен».

Вслух же он произнес:

– Самая лучшая танцовщица здесь – Соня. Вы должны увидеть, как она это делает.

Смит кивнул.

– Неплохо бы взглянуть.

– Между прочим, я сам подумывал о том, не пойти ли в «Ча-ча». Пойдете со мной?

– Давайте сначала пропустим еще по одной, – предложил Смит.

Наблюдая, как Смит управляется с выпивкой, Вольф думал о том, что майор, по крайней мере на первый взгляд, является человеком в высшей степени падким на всяческие соблазны. Его мучает скука, он слабоволен и к тому же еще и алкоголик. Если у него нет никаких заскоков в сексуальном плане, то Соне не составит труда соблазнить его. «Черт возьми, – подумал он, – пусть только попробует пойти на попятную! Тогда я выясню, что полезного находится в его портфеле – ведь не меню же он там носит? Затем нужно будет найти способ вытягивать из него секретные сведения. Слишком много „нужно“ и слишком мало времени в запасе».

В любом случае, он должен был делать шаг за шагом, и первый из этих шагов заключался в том, чтобы найти возможность управлять Смитом.

Мужчины покончили с выпивкой и отправились в «Чача». Такси найти не удалось, и они поехали в «гхари» – открытой конной коляске. Кучер немилосердно стегал кнутом старую лошаденку.

– Парень здорово лупцует свою скотину, – заметил Смит.

– Да уж, – ответил Вольф, думая про себя: «Видел бы ты, что мы делали с верблюдами».

Клуб был переполнен, и публика изнывала от жары. Вольфу пришлось заплатить официанту, чтобы их пустили.

Сонин номер начался почти сразу после того, как они вошли. Смит не сводил глаз с Сони, а Вольф – со Смита. Через минуту у майора «потекли слюни».

– Ну как, здорово? – спросил Вольф.

– Потрясающе, – ответил Смит, не поворачивая головы.

– Между прочим, я немного знаком с ней лично, – сказал Вольф. – Хотите, я приглашу ее посидеть с нами?

На эти слова Смит обернулся.

– Ну да?! – воскликнул он. – Правда, что ли?

Оркестр заиграл быстрее. Соня обвела взглядом переполненный зрительный зал. Сотни мужчин жадно пожирали глазами ее великолепное тело. Она закрыла глаза.

Движения получались автоматически: ее словно несло на волне чувственности. Соня мысленно видела море хищных мужских лиц, не сводивших с нее глаз. Она почувствовала, как ее грудь заколыхалась, складки живота стали перекатываться и дрогнули бедра – у нее было такое чувство, что кто-то чужой – эти изголодавшиеся мужчины в зале – двигал ее телом. Она двигалась все быстрее и быстрее. В ее танце уже не было никакой искусственности. Соня танцевала для себя самой. Она даже не пыталась подстраиваться под музыку – наоборот, музыка подстраивалась под нее. Возбуждение накатывалось волнами. Она танцевала на самых верхушках этих волн, пока не достигла такой степени экстаза, когда стало казаться, что только подпрыгни – и полетишь. На самом пределе этого состояния она замерла, разведя в стороны руки. После громкого финала музыка стихла. Соня с отчаянным выдохом откинулась назад на широко раздвинутых коленях и коснулась затылком пола. Огни на сцене погасли.

Представление всегда заканчивалось так.

Под гром аплодисментов она поднялась на ноги и скрылась за кулисами, миновав затемненное пространство сцены. Она быстро прошла в свою гримерную, опустив голову и не глядя по сторонам. Ей не нужны были чужие слова и улыбки. Окружающие не понимали ее. Никто не догадывался, что это значило для нее, какие чувства охватывали ее во время каждого такого исполнения.

Она сняла туфли, прозрачные шаровары и украшенный блестками бюстгальтер и облачилась в шелковый халат. Затем села перед зеркалом и принялась смывать грим. Она всегда делала это, потому что кожа и тело были предметом ее постоянной заботы. «Лицо и шея опять пополнели, – отметила она про себя. – Не надо есть столько шоколада». Ее возраст уже давно миновал ту отметку, за которой женщины начинают полнеть. А публика не должна догадываться о том, сколько ей лет. Она уже почти достигла возраста, в котором умер ее отец. Отец…

Это был крупный самонадеянный человек, жизненные достижения которого никак не поспевали за его амбициями. Соня и ее родители спали на одной узкой кровати в комнате, которую они снимали в каирских трущобах. С тех пор она никогда не чувствовала себя так надежно и тепло. Она вспоминала, как сворачивалась клубочком, прижимаясь к широкой отцовской спине. Она и сейчас помнила, как от него пахло. Потом, когда она уже спала, появлялся другой запах, который необъяснимым образом будил ее спящее воображение. Отец и мать начинали двигаться в темноте, лежа на боку, рядом друг с другом, и Соня повторяла их движения. Мать не раз замечала это. Отец лупил ее. Потом, в очередной раз, они постелили ей на полу. Она все равно слышала их возню, но уже не могла участвовать в их наслаждении – это было так жестоко по отношению к ней. Она считала, что в этом виновата ее мать. Лежа на полу, замерзшая и отвергнутая, она пыталась двигаться с ними на расстоянии, но не испытывала при этом никакого удовольствия. С тех пор удовольствия вообще не было, пока не появился Алекс Вольф.

Она никогда не рассказывала Вольфу о тех своих ощущениях на узкой кровати в трущобах, но каким-то неведомым образом он знал об этом. Он вообще умел распознавать глубоко скрытые, потаенные чувства других людей. Вместе с той девушкой, Фози, они воссоздали эту сцену из Сониного детства, и давно утраченные ощущения вернулись к ней вновь.

Она понимала, что он сделал это не из жалости. Он прибегал к таким методам, когда хотел использовать людей в своих целях. Вот и теперь он хочет, чтобы она шпионила за англичанами. Она, конечно, согласна сделать все, что угодно, чтобы навредить англичанам, но только не ложиться с ними в постель…

В дверь ее гримерной постучали. Она откликнулась:

– Войдите!

Это был официант, который принес ей записку. Кивком она выпроводила его и развернула листок. В записке говорилось:

Она скомкала записку и бросила ее на пол. Итак, он нашел «клиента». Быстро это у него получилось. Здорово он умел использовать человеческие слабости.

Она понимала его, потому что сама была такой. Так же как и он, она использовала других людей, правда, менее искусно, чем Вольф. Она использовала даже его самого. У него были отличные манеры, вкус, высокопоставленные друзья и деньги – придет день, когда он возьмет ее с собой в Берлин. Одно дело быть «звездой» в Египте, и совсем другое – в Европе. Ей хотелось выступать перед аристократического вида старыми генералами и красавчиками из штурмовых бригад; ей хотелось соблазнять обладающих властью мужчин и красивых белокожих девушек; она хотела стать королевой кабаре в каком-нибудь приличном городе. А Вольф будет играть роль ее покровителя. Да, без сомнения, она тоже хочет использовать его.

«Чудно, – подумала она, – что два человека так близки и так мало любят друг друга».

А губы он ей отрежет, это уж точно.

Соня передернулась, отогнала от себя эти мысли и начала одеваться. Она облачилась в белое узкое платье с широкими рукавами и низким вырезом, обнажавшее ее грудь и обтягивающее бедра. Надела белые открытые туфли на высоком каблуке. Застегнула по тяжелому золотому браслету на каждой руке и повесила на шею кулон в форме слезы на золотой цепочке, который уютно улегся в ложбинке между ее грудями. Англичанину это должно понравиться, думала Соня, ведь у них вообще очень мещанский вкус.