«Меня не стошнит, не стошнит, не стошнит. Я слышу, как колеса выбивают эти слова, стуча на стыках. Я уже достаточно взрослый – меня укачивало в поездах, когда мне было восемь лет. Папа возил меня в Александрию, покупал мне конфеты, апельсины и лимонад. Тогда я просто переел – не надо сейчас вспоминать об этом, чтобы не начало тошнить. Папа сказал тогда, что это он виноват, но меня укачивало и на голодный желудок. Вот сегодня Элин купила шоколадку, но я сказал – нет, спасибо; я уже большой и могу заставить себя отказаться от шоколада; дети вообще-то никогда от него не отказываются. Ого, вон и пирамиды – одна, две, и еще одна, поменьше. Это, должно быть, Гиза. Куда мы едем? Он же должен был отвезти меня в школу. Потом показал мне свой нож. С кривым лезвием. Сказал, что голову мне отрежет. Где же мой папа? Я должен был сейчас быть в школе, у нас сегодня с утра география, контрольная по норвежским фиордам. Я вчера все выучил – жаль, что пропустил контрольную. Теперь они уже закончили, и мистер Джонстон собирает тетради. „Это, по-твоему, карта, Хиггинс? По-моему, это рисунок твоего собственного уха!“ Класс смеется. „Смит не знает, как писать „Moskensstraumen“. Напишешь это слово пятьдесят раз подряд“. Тут каждый в классе радуется, что его фамилия не Смит. Старикашка Джонстон открывает учебник: „Так, переходим к изучению арктической тундры“. Жаль, что я сейчас не в школе. Хоть бы Элин догадалась обнять меня! Не хочу, чтобы этот человек смотрел на меня так самодовольно. Он, наверное, ненормальный. Где же папа? Если я не буду думать об этом ноже, получится так, как будто его и не было. Но не получается не думать – все равно думаешь! Как это удается другим людям? Случайно. Случайные мысли. Все мысли – случайные. Ну вот, я перестал думать о ноже на какое-то мгновение. Если увижу полицейского, побегу к нему и закричу: „Спасите, спасите!“ Он не успеет меня остановить. Я быстро бегаю. Может, увижу офицера или генерала. Я закричу: „Доброе утро, генерал!“ Он уставится на меня удивленно и скажет: „Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек“. – „Извините, сэр, я – сын майора Вэндема, а этот человек увозит меня без ведома моего отца. Извините за беспокойство, но мне нужна помощь!“ „Что? – грозно спросит генерал. – Послушайте, сэр, вы не имеете права обращаться так с сыном британского офицера! Так нельзя! Убирайтесь немедленно, слышите? Кем, черт возьми, вы себя считаете? И не надо наставлять на меня этот перочинный ножик! У меня есть пистолет! Ты смелый парень, Билли!“ Я – смелый парень. Каждый день в пустыне гибнут солдаты. Там, дома, на головы людей падают бомбы. Немецкие подлодки топят корабли в Атлантическом океане – моряки тонут в ледяной воде. Летчиков из Королевских ВВС сбивают над территорией Франции. Везде надо быть смелым. Выше голову! Черт бы побрал эту войну! Все так и говорят: „Черт бы побрал эту войну!“ А потом они забираются в кабины, спешат в бомбоубежища, идут в атаку на очередную высоту, выпускают торпеды по немецким подлодкам, пишут домой письма. Я думал раньше, что война – это здорово. Теперь-то я знаю. Это совсем не здорово. От этого тошнит».

«Билли такой бледный! Он пытается подавить в себе страх. Зря он это делает. Лучше было бы ему вести себя по-детски: плакать, кричать и устроить скандал; Вольф бы с этим не справился; но Билли не будет так себя вести – его учили быть сдержанным, не показывать слезы, держать себя в руках. Он ведь знает, как повел бы себя в такой ситуации его отец, а мальчик всегда копирует отца! А за окном – Египет. Вон канал вдоль железнодорожного полотна. Пальмовая рощица. Человек, согнувшись, работает в поле, подоткнув галабею над короткими белыми кальсонами; вон пасется ишак, выглядит он гораздо здоровее своих несчастных собратьев, которых в городе впрягают в тележки. На берегу канала три женщины стирают белье – трут его о камни, чтобы отбелить; человек, несущийся во весь опор на лошади, должно быть, местный эфенди: только у зажиточных крестьян есть собственные лошади. Вдалеке буйная растительность резко сменяется грядой пыльных желто-коричневых холмов. Населенная территория Египта не более тридцати миль в ширину, все остальное – пустыня. Что же предпринять? Каждый раз, когда я вижу Вольфа, у меня появляется холод в груди. Как он смотрит на Билли! Как странно блестят у него глаза! Он не спокоен: то смотрит в окно, то оглядывается на пассажиров в вагоне, то взглянет на Билли, то на меня, потом опять на Билли. И все время у него этот торжествующий блеск в глазах. Я должна успокоить Билли. Я плохо знаю мальчишек, у меня ведь было четыре сестры. Из меня получится плохая мачеха. Мне нравится обнимать его, как маленького, но, наверное, от этого ему становится еще хуже. Нужно с ним во что-нибудь поиграть! Дурацкая мысль. А может, не такая уж и дурацкая. Вон его школьная сумка. Вот учебник. Он смотрит на меня с любопытством. Остается придумать игру. Крестики и нолики? Так, чертим клеточки. Мой крестик в середине. Ну вот, он тоже взял карандаш – наверное, хочет поиграть, чтобы успокоить меня. Его нолик в углу. Вольф выхватывает тетрадку, смотрит на написанное, затем пожимает плечами и отдает назад. Так, я ставлю крестик. Билли – нолик. Будет ничья. Надо дать ему выиграть в следующий раз. К сожалению, я могу играть в эту игру, не думая о ходах. У Вольфа в Асьюте есть запасной передатчик. Наверно, я должна не отходить от него и попытаться не дать ему воспользоваться им. Шансы невелики, но они есть. Надо помочь Билли бежать, затем связаться с Вэндемом и сообщить, где я нахожусь. Надеюсь, Вэндем заметил атлас. Может быть, слуга обнаружил его и позвонил в генштаб. А может, он пролежит весь день на стуле и никто его так и не заметит! Надо сделать так, чтобы Билли был подальше от этого ножа. Так, Билли ставит крестик посередине. Я ставлю нолик, а затем быстро пишу: „Мы должны бежать. Будь готов!“ Билли ставит очередной крестик и пишет: „О'кей“. Мой нолик. Билли ставит крестик. „Когда?“ Мой нолик. „На следующей станции“. Билли ставит третий крестик на одной линии, зачеркивает их подряд и торжествующе улыбается. Он выиграл. Поезд замедляет ход».

Вэндем знал, что поезд он еще не догнал. Он остановился на вокзале в Гизе, недалеко от пирамид, чтобы спросить, как давно прошел поезд, затем на трех следующих станциях он делал то же самое. Сейчас, после часовой гонки, ему уже не надо было останавливаться и спрашивать: теперь дорога пролегала параллельно железнодорожному полотну, только на другом берегу канала. Когда он догонит поезд, то сразу его увидит.

Во время каждой остановки Вэндем выпивал глоток воды из фляги. Фуражка, мотоциклетные очки и шарф, обмотанный вокруг подбородка, немного защищали его от пыли, однако солнце палило нещадно, и его постоянно мучила жажда. Наконец он сообразил, что у него поднялась температура. Наверное, он простудился накануне, пролежав несколько часов на холодной земле у реки. Горло было воспалено, и болели мышцы спины.

Нужно смотреть под колеса. Вэндем ехал по единственной дороге, пролегавшей через весь Египет от Каира до Асуана; большая часть ее была заасфальтирована, кроме того, армейские строители недавно производили тут ремонт. Тем не менее, здесь полно рытвин и люков. К счастью, дорога была прямой, как стрела. Вдали он видел бредущий скот, караваны верблюдов и отары овец. Он гнал свой мотоцикл с большой скоростью, притормаживая только в деревнях и небольших городишках – там, где в любой момент на дороге мог оказаться пешеход: «Не дай бог, спасая собственного сына, задавить чужого ребенка!»

За все это время Вэндем обогнал только два автомобиля: роскошный «роллс-ройс» и потрепанный «форд». В «роллс-ройсе», за рулем которого сидел шофер в униформе, на заднем сиденье расположилась пожилая английская супружеская пара, а в «форде» Вэндем насчитал по крайней мере дюжину пассажиров-арабов. К этому моменту он был уже почти уверен, что Вольф едет поездом.

Вдруг до его слуха донесся отдаленный гудок. По левой стороне, примерно в миле перед собой, он увидел облачко белого дыма, без всякого сомнения, выпущенного паровозом. Билли! Элин! Он прибавил газу.